"Я лежу широко, у стволов затекая заплатами"

Михаил Шелехов (kino-teatr.ru)

«Русскомирцы» (представители «русского мира») мне видятся сектантами – настолько они сплочены и дружны. Недавно обнаружил нашего эпигона Анатолия Аврутина в студии Тюменской ОБЛАСТИ ТВОРЧЕСТВА Сергея Козлова. Беседа посредством Интернета состоялась в Страстную пятницу накануне православной Пасхи. Ведущий так представил пиита: «блистательный русский беларусский поэт». Заголовок видеоролика – «Анатолий Аврутин – о поэзии и славянской литературе». Есть, оказывается, такая.

О чем гутарил Аврутин – не стану рассказывать. Заинтересованные читатели могут посмотреть часовой материал, пройдя по ссылке. Пиит упоминал некоего Михаила Шелехова. Я поинтересовался у Гугла. Оказывается, это видный русский поэт.

Михаил Михайлович Шелехов (1 ноября 1954, д.Плотница Брестской области, БССР) – видный русский поэт. Живёт в Минске (Республика Беларусь). Автор многих философских стихотворений. Драматург, прозаик, эссеист, сценарист. Пишет на русском, украинском и белорусском языках.

Получается, как ни плюнь в сторону поэтов «русского мира», то обязательно, почти наверняка, попадешь в блистательного или видного. Обращусь лишь к одной рифмовке Шелехова – «Ножевая музыка» из одноименного сборника… Тут надо бы написать дальше «поэзии», но рука отказывается это сделать.

Если называть это поэзией, то следует приписывать прилагательное «жуткая». Дыхание Каймании ощущается сразу. Кажется, метафоры писал Стивен Кинг. Конечно, автор хотел донести до читателей нечто личное, пережитое, кровоточащее. Но получилось то, что получилось. Критике не подлежит.

А.Новиков (#алесьновікаў)

***

Ножевая музыка

 

Я не знаю, откуда взялась эта тихая музыка?

Как березы набухнут – и сахаром треснет кора,

Затмевает глаза и трепещет опасная, узкая

Ножевая полоска – и гаснут в крови вечера.

 

Умолкает во мне водяное, небесное, зверево.

И уходит душа по болотам, полям и лесам.

Погулял я по свету – ночное и пьяное дерево,

И вернулся к своим одиноким забытым корням.

 

Спросят корни:

–Ты кто? Ваша личность темна и загадочна.

Становись и шуми – что надумал иль вспомнил о чем?

А о чем тут шуметь? Где ударился или прославился –

Все равно позабудет дремотный родительский дом.

 

Будто шилом меня ткнули в сердце – хватаюсь за музыку.

Нету воздуха тут или мне отказали в любви?

Это русская жизнь? Или – лезвие нежное узкое,

Что какая-то тварь обмакнула в веселой крови?

 

От пришельцев с небес или белых грибов под рябиною

Засветилась земля, зашумела широкая Русь?

От пиратского дыма над трубкой вишневой старинною

Занялась наша слава и эта лазурная грусть?

 

Чтобы тризну сидеть или править веселые почести

По весне молодой, размагниченной, дикой, хмельной,

Обвалился я с неба на улицы темного общества,

Бесхлопотный, ничей, обаятельный и молодой.

 

Как разбили меня – и пошли по веселому кружеву,

Сапогами хрустя, по осколкам влюбленной души.

Но хватило убитому смеха презренья и мужества –

Неизвестным стрелком доползти до весенней межи.

 

Заревут тополя – и закапают мутные праздники.

И запахнет туманом апреля моя сторона.

И опять я лечу мотыльком – адмиралом и всадником,

И меня на ладони несет, как потешку, весна.

 

Снова желтые кости из почвы достанут историки.

И в музеи потащат, что раньше гуляло живьем.

Ах вы, пращуры-ящеры, милые бедные Йорики,

Кто вас вытащит завтра бульдозерным ржавым ковшом?

 

Я лежу на земле, воробьями и галками хоженый,

Я пугаю ворон отпечатками чьих-то сапог.

Я лежу белым облаком, по лбу житьем огорошенный.

Перекрученный тряпками черных и едких дорог.

 

То ли это любовь? То ли это еще путешествие?

Расскажите, как мне, белизне, под ногами любить?

Еще тысячу раз повторится на землю пришествие,

Еще тысячу раз будут люди по сердцу ходить.

 

Наша жизнь не мила, ее тропки любовью не явлены.

Как протопчут – гляди, как черны по сырому снежку.

Кто спасался – и кем наши души по свету затравлены,

Все расскажут следы на коротком весеннем веку.

 

Я лежу широко, у стволов затекая заплатами.

Я лежу, как подкидыш, с глазами сухими, как лист.

Я, как снежный сугроб, весь испорот жестокими каплями,

И лоскутную грязь прижимаю к глазам, как батист.

 

Не на вас я глядел. Не на эти фиглярские цитрусы.

Думал жизнь убелить – да к себе притянула земля.

Ах, в каких тростниках был рожден я веселым папирусом!

Лучше б дети меня измарали, пиша кренделя.

 

И когда захотите платком занавесить вы зеркало,

Чтобы душу спасти от щелястых кладбищенских дрог,

Опрокинется с неба веселым и бархатным жемчугом

Королевич и смертник, напрасный апрельский снежок.

 

Это я, это я прилетел на народное бедствие.

Сам себя я отпеть прилетел на останки свои.

Я себя отпою. И опять я уйду в путешествие,

А куда – промолчат по лиловым кустам соловьи.